В начале марта в Калининградской области был выявлен первый случай заражения COVID-19. На данный момент диагноз «коронавирус» официально был поставлен уже 358 местным жителям. Очаги распространения инфекции фиксируют в больницах, соцучреждениях и в частных организациях. Уже месяц в регионе действует режим всеобщей самоизоляции, однако число заболевших продолжает расти, и власти не скрывают, что «вирус с нами, пока не будет вакцины», поэтому на всякий случай готовятся к «худшему сценарию». «Новый Калининград» поговорил с министром здравоохранения области Александром Кравченко о ситуации в целом, а также о том, отказываются ли медики работать в период пандемии, чего боятся заболевшие калининградцы и где самый большой шанс подцепить инфекцию.
— Сколько всего койкомест для больных коронавирусом в данный момент оборудовано в регионе? На базе каких учреждений?
— По нормативу на нашу область должно быть готово к оказанию помощи больным с COVID 506-507 коек (в разных источниках по разному округляли). Соответственно, понимая, что у нас довольно высокая маятниковая миграция, нами было принято решение развернуть 707 коек, то есть 200 плюсом для того, чтобы чувствовать себя комфортнее и спокойнее. Для увеличения числа коек в области зарезервировано несколько медицинских организаций. Это, безусловно, Областная инфекционная больница, из которой мы вывели все остальное (там только COVID и те, кто могут в них превратиться в перспективе) — там 200 коек развернуто. В БСМП будет развернуто еще 142 койки. В больнице в Гусеве (там отдельно стоящий корпус) будет 30 коек, в ЦГКБ — 335 коек. Это то, что мы резервируем под COVID и все, что с ним связано — пневмонии, например.
— Сколько из этих коек сейчас уже занято?
— Сейчас лежит 53 человека с COVID в Больнице скорой медицинской помощи и 159 — в Областной инфекционной больнице. Почему мы не заполняем одну больницу и не начинаем вторую? Потому что есть «оптимальное размещение» и «максимальное размещение». Чтобы уменьшать нагрузку на систему врачей, мы идем по пути оптимального размещения и даже при этом условии еще не «распечатали» ЦГКБ. То есть мы сегодня в комфортном для себя режиме работаем. Поэтому по факту получается, что на сегодняшний день (по данным на 29 апреля - прим. «Нового Калининграда») госпитализировано 248 человек с коронавирусом в две основные больницы области. Мы даже не "распечатали" ЦГКБ и гусевскую, но гусевская работает на пневмонии, поэтому там и там сейчас лежат с пневмонией.
— А куда госпитализируют людей с инфекционными заболеваниями, не имеющими отношение к коронавирусу?
— Мы определили несколько учреждений для лечения инфекционных заболеваний. То, что попроще, и то, с чем мы рутинно работаем, мы «утащили» на восток области — это черняховская инфекционная больница, это инфекционные отделения неманской и краснознаменской больниц, — там полностью отдельно стоящие корпуса по всем требованиям и нормам сделанные. Калининградец с кишечной инфекцией не поедет в инфекционную больницу в Калининграде — он поедет в Черняховск или куда-то еще. Да, это не очень удобно, но логистика сегодня такова. Мы освободили в городе койки — вдруг вспышка локальная будет? Часть инфекций, которые хронические и не опасны, условно, для других, разделены в том числе и по городским больницам. Пациенты с ВИЧ-инфекцией, с гепатитом — они все распределены по городу и спокойно получают свою терапию там.
— Какое количество специалистов сейчас в регионе работает с больными коронавирусом или с пациентами с подозрением на COVID-19?
— У нас всего сейчас задействовано 226 врачей и 505 человек среднего медицинского персонала. Из которых 78 человек суммарно — это резерв на подмену, если кого-то будем выводить в связи с карантином, риском заражения или еще чем-то. Это неизбежная ситуация, поэтому у нас в резерве 38 врачей и 40 человек среднего медперсонала, которые в случае [своего] выхода две недели будут подменять [заболевших]. То есть такая логистика тоже продумана.
— А бригады скорой помощи как-то разделяются на те, что ездят к потенциальным больным коронавирусом и остальным?
— Да. Мы понимаем, что есть потенциальные больные, и к ним, в принципе, может ехать любая бригада, но мы пытаемся по возможности отправлять подготовленные бригады, хотя таких требований не предъявляется. И есть подтвержденные случаи. У нас к счастью очень много случаев, которые мы подтверждаем за счет наших плановых мероприятий. Их мы проводим очень эффективно благодаря Роспотребнадзору — они очень хорошо расследования проводят. Поэтому у нас много больных легкими формами, и мы выезжаем за ними в спокойном режиме, можем планировать это все. У нас есть бригады, специально «заточенные» под эти все истории. Там суммарно 19 врачей скорой медицинской помощи и 140 человек среднего медицинского персонала. Это как раз те, что выезжают на вызовы, забирают, транспортируют, перевозят между учреждениями, если пациент поступил, условно, с пневмонией а у него диагностировался COVID.
— Эти бригады как-то по особому оснащены?
— Они, во-первых, оснащены по самому высокому классу биологической защиты. То есть, если они выезжают за пациентом, у которого коронавирусная инфекция подтверждена, то они полностью экипированы в костюмы максимальной бактериологической и вирусологической защиты. Плюс у них есть специальные транспортные капсулы.
— А медработники, которые мониторят ситуацию с людьми, прилетевшими, например из Москвы или контактировавшими с заболевшими, применяют какие-то специальные средства защиты? Или им достаточно маски, халата и перчаток?
— Для этой категории людей не предусмотрены специальные средства защиты. Это мы, кстати, очень активно обсуждаем. Потому что у нас есть медработники (это особенно касается среднего медперсонала), которые почему-то считают, что теперь они должны в противочумных костюмах ходить везде. Но в этом нет такой необходимости. Для стандартной рутинной работы — для забора материалов и так далее — обычных средств защиты более чем достаточно.
В принципе, если у человека нет явно выраженной клинической картины пневмонии и так далее, то он на расстоянии двух метров даже без использования каких-либо средств индивидуальной защиты (СИЗ) не опасен. А если мы используем правильно стандартные СИЗы — такие как маска, шапочка, перчатки и халат, — то мы достаточно спокойно себя чувствуем. Сегодня становится понятным, что медработники заражаются не там, где они контактируют с больными, а там, где они всю защитную экипировку с себя снимают. Правильно снять костюм биологической защиты — это очень непростая задача.
— В федеральных СМИ регулярно появляются истории о том, что таких защитных костюмов не хватает, и поэтому медикам рекомендуют меньше пить, реже выходить на перекур и чуть ли не в памперсах работать.
— Это бред. Костюм защитный может быть использован в зависимости от марки максимально шесть часов. Сегодня, на наш взгляд, оптимальным вариантом работы является, когда человек заходит в красную зону к инфицированным и работает там шесть часов (если есть такая возможность). А потом он оттуда выходит и не выносит с собой ничего — ни историю болезни, ни какие-то другие документы. То есть заходишь туда упакованный, а выходишь только в пижаме.
— У нас в регионе защитных средств хватает? Костюмов, масок, шапочек?
— Опять же, возвращаясь к правилам, маска сегодня нужна не всем. Она нужна тому, кто болеет, чтобы он был ограничен по распространению. У нас сегодня достаточно средств индивидуальной защиты. У нас есть понимание так называемого неснижаемого запаса.
— К нам поступают сигналы, что в некоторых районах медикам в терапевтических кабинетах или в профильных отделениях не хватает одноразовых медицинских масок и они вынуждены пользоваться самодельными из марли.
— Одноразовых масок сегодня в системе более чем достаточно, у нас их в наличии больше 200 тысяч. Возможны варианты, когда кто-то чего-то не успевает докупить, возможен вариант, что у кого-то конкретного этот запас снижается, но можно их передать. Это нормальная история перераспределения ресурсов. Мониторинг ведется ежедневно, и мы понимаем что и где. Проблема в том, что спекулятивные процессы на рынке сейчас происходят, и довольно сложно покупать. Но у нас не было периода, когда мы просели по маскам, например. У нас в учреждениях масок хватало все время. Суммарно мы купили значительно больше миллиона масок за этот период мелкими партиями. Костюмов самой высокой степени защиты у нас на 22 апреля было 1900 штук, а просто защитных медицинских комбинезонов — 10700. То есть и с ними нет проблем.
— А жидкости обеззараживающей хватает?
— Ее у нас много. Страшно говорить, но мне кажется, что мы ей даже улицы можем помыть, если понадобится.
— Есть ли сообщения о том, что какие-то медики отказываются работать из страха заражения?
— Есть. Это и врачи, и средний медперсонал.
— И каким образом решается проблема? Их отправляют в отпуск за свой счет или что-то еще?
— Те, кто попадает в определенные группы, которые могут пойти на больничный, берут больничный лист — это старшая возрастная группа. Части медработников мы предлагаем другие виды работ, с меньшими рисками, но и от них некоторые отказываются. У нас было сообщение в соцсетях о двух медсестрах, которых якобы принудили уйти в отпуск по собственному желанию и без оклада. На самом деле им была предложена другая работа вне очага, от которой люди отказались. Это две медсестры массажного кабинета, которые в итоге ушли без содержания. Но есть такие прецеденты, когда люди приходят и говорят: «Я не хочу работать в очаге, потому что у меня астма или еще что-то». Конечно, перераспределяем. Потому что дефицит врачей и медработников все равно существует коллективный, и сейчас терять ни врачей, ни медсестер нам нельзя.
— В связи с этим еще большего дефицита сотрудников, которые готовы сейчас вести прием, нет?
— Медицина — это все-таки призвание, и большая часть людей готова работать, понимая с какими рисками сталкивается. Идут и работают.
— В калининградской инфекционной больнице были случаи, когда кто-то из персонала отказался работать?
— Могу ошибиться, но, по-моему, ни одного. Были ситуации в ЦГКБ, еще где-то были. Но это не такие истории, которые приходилось брать под свой контроль и ходить кого-то убеждать. Все более или менее гладко прошло.
— Больше десятка сотрудников облбольницы и переведенные туда на время медики из ЦГКБ заразились COVID-19.
— Вообще случаи коронавирусной инфекции есть уже во многих больницах, и это ни о чем трагическом не говорит. То есть мы все равно смягчаем карантинные и ограничительные меры, мы все равно растем по заболеваемости, мы все равно перешли в эпидраспространение. Поэтому у нас все равно случаи заболевания медработников будут расти, и они, так или иначе, появятся в каждой больнице. Самое главное, что мы в этот момент отрабатываем: мы находим больного врача, понимаем круг контактных лиц и так далее. Мы работаем по всем направлениям, по которым мы должны работать в очагах. Вспышки заболеваемости могут быть везде: в соцучреждениях, например. Откроем сейчас детсады — будут в детских садах. И так далее, и тому подобное.
— Все больше на карантин закрывается медучреждений.
— Не на карантин, а на окончательную дезинфекцию. Мы вводим ограничительные мероприятия — отмываем все, медработников контактных обследуем и возвращаем на работу после отрицательных результатов. Тем самым мы ограничиваем распространение. Я, например, точно помню, что мы в Черняховске отделение ЦРБ закрывали и инфекционку там закрывали и мыли ее — там было много больных, —мы закрывали краснознаменское отделение инфекционной больницы, в областной больнице отрабатывали отделение, в БСМП... Я перестаю это отдельно контролировать, потому что это обычная работа. Это как спросить: «А приходил ли больной с кашлем?».
— По времени всегда всего несколько дней занимает такая обработка?
— Это зависит от вариантов распространения, количества заболевших — тех самых границ очага. Ситуация может очень сильно разниться. От нескольких дней до двух недель.
— Вам известно о случаях травли пациентов с COVID или медиков, которые работают с такими больными в Калининградской области?
— Мы сталкиваемся с ситуациями, когда люди, у которых подтверждена инфекция, говорят (это цитата): «Мы очень боимся, что вы приедете к нам сейчас так, как вы приезжаете за другими, и потом нас будут соседи гнобить. Мы не хотим. Пожалуйста, можно мы сами придем в больницу?». И так далее, и тому подобное. С тем, чтобы в адрес медработников что-то подобное происходило — пока у нас таких случаев зафиксировано не было.
— А как вы реагируете на просьбы пациентов не приезжать к ним с транспортировочными капсулами и медиками в противочумных костюмах?
— Приезжаем с капсулами. Здесь безопасность и работа превыше всего, компромиссов быть не должно. Были медработники, которые хотели лечиться на дому, но мы все-таки их настойчиво госпитализируем, потому что эффективность от лечения в больнице несопоставима с тем, что происходит дома. Главная проблема коронавируса — это развитие пневмонии. Пневмония приводит к гипоксии, то есть к снижению насыщения крови кислородом, а это дальше влияет на самокритику — человек может неадекватно оценивать тяжесть своего состояния. Поэтому ровно столько, сколько нам будет время позволять отказаться от лечения на дому, будем это делать. А если будет количество заболевших и инфицированных такое, что мы с этим не справимся, то тогда, наверное, будем искать компромиссы. Де-юре сегодня не запрещено лечение на дому легких или бессимптомных форм.
— А не поступает звонков от соседей госпитализированных с коронавирусом людей, которые требуют, чтобы вы теперь весь подъезд проверили на коронавирус?
— Спрос на обследование очень высокий. И мы его сегодня технологически не можем обеспечить, потому что это очень сложное обследование. Мы даже телефонную линию разворачивали, где бездушная машина металлическим голосом определяет, нужно ли человеку проходить тестирование или нет. Потому что человек сегодня считает, что если у него насморк или он два раза кашлянул, то ему обязательно надо обследоваться на коронавирус. Нет, не надо. Информационный фон очень активный идет, и всем кажется, что надо обязательно провериться. У студентов-медиков есть такой термин «болезнь третьего курса» — когда они изучают симптомы и находят у себя все болезни, которые только можно найти.
— Сейчас довольно активно идет просветительская кампания по вопросам COVID-19. Отовсюду звучат аудиоролики, что если вы обнаружили у себя признаки ОРВИ, оставайтесь дома и обязательно вызовите врача. А хватает ли в регионе врачей, которые будут на дом приезжать к каждому такому больному?
— Тяжело. Нагрузка возросла кратно по понятным причинам, но хватает. Причем, сейчас, в текущий момент, нагрузка уменьшилась. Сезон прошел, полегче стало. Даже по скорой медицинской помощи вызовов на 250 в день стало меньше, чем две недели назад. Поэтому мы выходим на спокойный режим работы.
— Раньше ведь даже когда в период сезонного роста заболеваемости ОРВИ ты звонил в поликлинику, то тебе нередко предлагали сбить высокую температуру и самому прийти на прием, объясняя это как раз тем, что вызовов много и врачей не хватает.
— Это неправильно. Пытались за это очень жестко наказывать, но человека не переделать. Там баба Глаша, которая работает в колл-центре, говорила: «Ну и что, ты молодой — поднялся и пришел!». Но у нас в пиковые нагрузки доходило до более чем 10 тысяч вызовов в день, и мы их обслуживали. Конечно, приходится делать сортировку — где-то больше, где-то меньше время ожидания. Не буду называть конкретно, но были регионы, где при эпидподъеме время приезда врача достигало 4-х дней. Поэтому мы здесь еще неплохо отбивались — все-таки в течение дня успевали все эти вызовы обслуживать.
— На какую пиковую нагрузку —я сейчас именно про пациентов с COVID говорю — рассчитана наша областная система здравоохранения?
— Таких цифр нет, потому что система оказания помощи меняется в зависимости от нагрузки. Конечно, чем меньше — тем лучше. Можем сказать достаточно уверенно, что если нагрузка возрастет раза в четыре-пять, то это не приведет к коллапсу. Мы надеемся, что этого не произойдет, но в целом мы очень неплохо готовы сегодня.
— Есть прогнозы, что московская история с распространением коронавируса сейчас вся уйдет в регионы. Насколько вероятно, что этот сценарий может реализоваться в Калининградской области?
— Вообще математические модели не очень работают в этой ситуации. У меня был свой собственный расчет десять дней назад по приросту, и пока он попадает тютелька в тютельку. Но я не берусь дальше прогнозировать, потому что ситуация меняется. Те базовые условия, от которых можно строить модели, меняются каждый день. То есть мы ввели 14-дневный карантин для приезжающих — это хорошая история. Но тут есть много всяких «но». История знает эпидемии, которые реализовывались только благодаря какому-то одному человеку, имеющему дипломатический паспорт и завезшему инфекцию. Помню, как в декабре многие говорили «где Китай, а где мы», но уже тогда были эпидемиологи и вирусологи, которые говорили, что для вируса границ нет и это вопрос лишь времени. А сдерживать такие заболевания реально можно только вакцинацией. Поэтому прогнозировать что-либо очень сложно сейчас.
— То есть пока даже нельзя сказать, на какой период придется пик заболеваемости в регионе?
— Нет.
— Метод с лечением пациентов плазмой крови тех, кто уже переболел коронавирусом, в Калининградской области используется?
— Он пока реально ничем не регламентирован. Мы готовы были бы к этому, но у нас не так много тяжелых случаев для того, чтобы подобрать плазму, которую можно использовать для лечения. Буквально на позапрошлой неделе разговаривал о том, будут ли какие-то рекомендации детальные о том, как мы это должны делать. Вообще лечение COVID сложно тем, что все вещи работают офф-лейбл (использование лекарств по показаниям, не утверждённым государственными регулирующими органами — прим. «Нового Калининграда»), то есть без четких рекомендаций. Сегодня Москва, например, начала активно собирать плазму, а вот как ее будут использовать... Есть какие-то отдельные кейсы по тому, что она эффективна. Это все-таки больше задача иммунологов и крупных институтов, которые должны понять, от каких пациентов плазму забирать и кому она необходима, анализировать правила по совместимости и по тому, как ее применять. Пока этих данных нет.
— Мы пока даже не собираем плазму?
— Нет.
— Не наблюдается ли дефицита донорской крови и ее составляющих в Калининградской области?
— У нас работает донорская служба, и для всех наших плановых потребностей все компоненты крови есть. Буквально на днях разговаривали с главврачом станции переливания крови и обсуждали возможность даже полного обменного переливания плазмы крови у тяжелых больных, если таковые показания будут. В принципе, у нас служба очень хорошая, работает очень достойно — с компонентами крови сегодня нет проблем в том числе и для гематологических больных, которые очень большие потребители у нас.
— Есть уже понимание, сколько в среднем у обычного пациента с коронавирусом занимает период выздоровления?
— Наших данных пока недостаточно, чтобы статистически значимый результат получить. Пока нерепрезентативная выборка есть. По нашим ощущениям, проходит плюс-минус 16 дней от момента госпитализации до выписки. Но опять же есть легкие формы, когда при повторных тестах на стандартной терапии ничего нет, а есть легкие формы, при которых несколько тестов подряд — положительные. Мы продолжаем лечение, подбираем схему противовирусной терапии для того, чтобы все-таки добиться полного ухода вируса из организма.
— Возрастные группы, представители которых чаще болеют в регионе?
— Сегодня у нас получается на текущем состоянии, половина людей — это группа старше 50 лет. Вторая половина делится примерно на пять равных частей, одна из которых — лица до 18 лет, остальные четыре части — люди от 18 до 50 лет.
— Тяжелая форма болезни у скольких пациентов сейчас? И правильно ли я понимаю, что это возрастные пациенты?
— У нас сейчас шестеро реально очень тяжелых больных — таких, вокруг которых мы прямо подпрыгиваем. А вообще в целом тяжелых, можно сказать, 13-15 человек. Насчет того, что только возрастные и только с кучей хронических заболеваний — это неправда.
— Как оказывают помощь пациентам с COVID в тяжелом состоянии?
— Там много всего, начиная от поддержки сердечно-сосудистой системы, искусственной вентиляции легких и так далее. Все, что нужно, мы предоставляем. Мы готовы полностью — у нас есть все для этих тяжелых пациентов, начиная от банальных ИВЛ и заканчивая так называемым «искусственным легким».
— А у какого процента от всех наших больных легко или вообще бессимптомно протекает заболевание?
— У нас достаточно выявленных пациентов вообще без клинических форм — примерно одна пятая часть. Но их все равно надо лечить, потому что, кроме того, что у человека это может перейти в клиническую форму и он станет явно заразным, последствия длительного нахождения вируса в организме не очень понятны. Носительство — это плохая история, от вируса нужно избавляться.
— Вы уже говорили, что бессимптомный больной не так заразен, как пациент с явными признаками.
— Если у человека есть вирус, то он в принципе может быть заразным. Вирус сегодня выделяют и в биологических жидкостях, и в кале и так далее. То есть, такой человек, условно говоря, не заразный при соблюдении стандартных требований к безопасности. Если у него есть вирус, который мы получаем со слизистых носоглотки, значит через поцелуй он передастся с вероятностью 100%, но для окружающих такой человек вряд ли объективно будет являться очень заразным, если он ходит в маске, социально дистанцирован и так далее. Хотя официально он считается контагиозным — с ним надо работать.
— Как у нас происходит диагностика коронавируса? Существует много разных версий о том, сколько всего надо сделать тестов и какими они должны быть, чтобы точно установить наличие у человека COVID-19.
— Тот самый опыт, который есть по лечению больных сегодня в мире, еще репрезентативных выборок четко не дал. Мы этот опыт только набираем. Мы понимаем, что у нас в области есть пациенты, у которых были отрицательные тесты, а через шесть-семь дней стали положительными. Были попытки в России тестировать при выходе из самолета. В Шереметьево ни одного человека выявлено не было больного, но из этой же группы людей обследовали на десятый день, поскольку они были в группе риска, и у некоторых этот вирус находили. Сегодня есть много тестов, позволяющих определить наличие антител в крови, но мы считаем, что реально объективным способом является получение самого вируса выделением из него РНК (рибонуклеиновой кислоты) и определения ее, как вирусной. Тогда мы четко понимаем, что вирус есть. Выделить вирус бывает очень сложно иногда. Были больные, у которых мы брали мазки и ничего не находили. Но потом человек начинал болеть, у него появлялся кашель и при исследовании мокроты вирус уже находили. И все эти положительные анализы обязательно отправляются для подтверждения в референс-центр. На территории области такая лаборатория одна — это лаборатория, подведомственная Роспотребнадзору.
— В каких случаях на дому берут заборы материалов для анализа? Кто это делает?
— У «контактной группы». На текущий момент у нас около тысячи человек, находящихся под наблюдением на дому, и у них медработники забирают эти материалы. Делают это обычные сотрудники районных больниц, отчасти могут быть и сотрудники скорой.
— Есть ли относительно благополучные муниципалитеты в регионе в части расползания инфекции?
— Мы вышли в ту стадию, когда больные есть во многих муниципалитетах. Это такая же вирусная инфекция, которая по всем законам будет распространяться. Давайте на примере гриппа спросим: а бывает ли такое, чтобы какой-то муниципалитет остался без гриппа? Нет, конечно. Та же самая история здесь. Я не вижу в этом какой-то трагедии. И думать, что раз в твоем городе пока нет выявленных случаев коронавируса, значит ты можешь не бояться — это очень большое заблуждение. Говорят: коронавирус убил не так много, но задолбал многих. Но мы по крайней мере руки научились мыть. То есть те правила социального дистанцирования, о которых мы говорим — это нормальные правила, которые в принципе должны в повседневной жизни у людей присутствовать. Распространение антибиотиков, антимикотиков и противовирусных препаратов, конечно, позволило этими правилами пренебрегать. Не нужно говорить, что у нас все хорошо, у нас ничего нет. Я всем говорю: будет, не обольщайтесь. Я так и коллегам из других регионов говорил, которые заявляли, что у них нет коронавируса. Это вирус, и по-другому быть не может.
— Тела скончавшихся пациентов, у которых были симптомы, схожие с коронавирусом, проверяются?
— Да. В тех случаях, когда инфекция могла протекать скрыто. В случае смерти от пневмонии, например. Хотя таких смертей у нас единицы. Кроме случая в госпитале пока не было подтверждений наличия вируса.
— По тем выявленным случаям, о которых ранее заявлялось, что непонятно где люди заразились, уже есть какие-то результаты? Может, уже удалось выяснить, при каких обстоятельствах произошло инфицирование?
— Роспотребнадзор почти у всех все-таки нашел источники инфицирования. У нас буквально несколько человек, которые непонятно где заразились, хотя мы поняли, где они могли бы [заразиться]. Как это ни странно звучит, но максимально опасным местом по инфицированию в настоящее время, наверное, являются или будут являться в ближайшее время медицинские организации. Поэтому когда я слышу истерики «а вот я хочу сходить на УЗИ, потому что у меня кольнул бок», то всем говорю: «Вы просто соотносите риск подцепить сейчас какую-нибудь заразу в больнице в этот нелегкий период с тем эффектом, который вы получите от этого похода. Лучше еще пару месяцев подождите, пока вся эта бодяга закончится».
— Некоторые очень переживают из-за отсутствия возможности планово вылечить зубы, к примеру, потому что если сейчас острой боли у человека и нет, то при затягивании похода к врачу до этого дойдет.
— У нас есть стоматологические клиники, закрытые по причине обнаружения COVID. Это очень рискованное место, несмотря на средства индивидуальной защиты. Если стоматолог будет выделителем вируса, то обязательно этим вирусом заболеет пациент. Хотя мы даже сегодня развернули службу лечения стоматологических заболеваний на базе инфекционной больницы, если у больных с COVID будут показания к экстренной помощи. Но плановую медицинскую помощь, безусловно, нужно остановить, взвешивая просто эффекты и риски. При этом мы понимаем, что хронические заболевания могут и не терпеть отлагательств и мы, безусловно, такую помощь оказываем.
— А что с плановыми больными, у которых на определенный срок была назначена операция или еще какая-то процедура?
— Ну человек ходит с грыжей три года, а тут он созрел-таки эту грыжу прооперировать (я не говорю про экстренный случай защемления). Зачем нам это делать в условиях риска в той же областной больнице? Оттого, что он проходит еще три месяца с грыжей, ничего не произойдет — прооперируют позже. В исключениях, безусловно, инсульт, инфаркт миокарда и онкологические заболевания. Вот их мы обязаны лечить и лечим в максимально короткие сроки.
— Химиотерапия плановая проводится. После этого пациенты не лежат в стационаре, а их сразу выписывают?
— Вообще, с точки зрения оказания онкологической помощи очень много всего изменилось за последнее время. То есть мы очень много всего перевели в дневной стационар, сделали более доступной высокотехнологичную химиотерапию. И отсюда мы имеем обратный эффект: получаем кучу обращений от граждан, которые раньше получали таблетки, условно, в краснознаменской поликлинике, а теперь их «гоняют за лечением в Калининград». Человеку менее удобно, но он не всегда понимает, что это совершенно разные вещи — то, что он получал раньше в поликлинике и то, что он сегодня получает в онкологическом стационаре.
— Что с беременными женщинами, которые должны проходить плановый осмотр регулярно?
— Все получают, все работает в соответствии с требованиями безопасности.
— А детские плановые обследования? Я имею в виду регулярные осмотры, которые дети до года проходят?
— Все приостановлено, что можно приостановить, но патронаж новорожденных продолжается. Мы стараемся перенести всю эту историю на дом, чтобы минимизировать контакты.
— С пожилыми людьми, которые постоянно в силу возраста приходили на осмотры, что сейчас? Как им оказывается помощь?
— Никак. Отдыхают сейчас. Это плановая помощь. Мы сейчас стараемся через целевые группы отрабатывать дистанционно — консультативная помощь, диспансерные группы наблюдения.
— Вакцинация переносится. Но есть ведь какая-то группа вакцин, которые нельзя откладывать?
— Есть, и мы их колем. Все целевые группы об этом знают. Мы вакцинируем тех, кого нужно обязательно прививать. Знаю, что по летним многие прививки оставлены, потому что иммунитет надо успеть сформировать, потому что рисков от отмены больше, чем рисков привести детей в медучреждение. Везде взвешиваются целесообразность и риски.
— В связи с ситуацией с коронавирусом не наблюдаются ли проблемы со снабжением лекарствами льготников?
— Может, рабочие моменты логистические — где-то самолеты не так летать стали, поэтому коллеги говорили о риске задержек с поставкой препаратов, — но трагичного чего-то нет такого, чтобы сказать, что все встало и ничего нет.
— Учитывая, что плановая помощь не оказывается, то логично предположить, что нагрузка на медиков, оказывающих экстренную помощь возросла?
— Нет, не возросла. Она может возрасти в определенный момент времени в определенном учреждении, но на круг она не возросла. Если условно на травматологию работало две больницы, то теперь работает одна, но если суммировать это все, то принципиально никакого прироста нет.
— После того, как карантин закончится, люди наверняка сразу побегут в больницы. Как готовитесь к этой ситуации?
— Никак. Плановое лечение потому и называется плановым — будем аккуратно поэтапно организовывать его. Трудно пока прогнозировать. Скорее всего, вопросы какие-то будут.
— То есть вы пока даже прогнозов не делаете, насколько нагрузка возрастет?
— Пропорционально выпавшему времени. То есть если мы на три месяца выпадем, то трехмесячный объем плановой помощи надо будет как-то «размазать» еще на шесть месяцев вперед. Стандартные управленческие схемы — вместо 50 случаев какой-то плановой помощи будем лечить по 150. С тем, что требует длительной госпитализации, конечно, какие-то вопросы будут. Мы будем их решать. Больше может быть проблем с поставкой чего бы то ни было, но это будет зеркало общей экономической ситуации.
— Как после отмены ограничений в поликлиниках будет распределяться наплыв посетителей?
— Не думаю, что наплыв будет длиться больше, чем первую неделю. Мы понимаем, что пик какой-то будет, и мы к этому пику будем готовы. Мы будем понимать, что мы открываем поликлиники не завтра, а, условно, через десять дней. Безусловно, мы приготовимся — все ресурсы вытащим, чтобы этот пик перевалить. Это по образу и подобию многих проектов, которые запускаются — сначала вместо позитивного эффекта ты получаешь негативный: «К вам сюда не попасть! То нельзя, это нельзя!». Потом ажиотажный спрос уходит, и все начинает работать рутинно и спокойно.
— А ресурсы резервные есть? Врачам-то тоже надо отдых какой-то после текущей нагрузки.
— Может, наконец-то начнут ценить врачей. Везде, конечно, есть свои особенности, и врачи бывают разные. Но большая часть врачебного сообщества работает сейчас на пределе.
— Сейчас поступают сообщения о вспышках коронавирусной инфекции на территориях воинских частей. С минобороны вы как-то взаимодействуете?
— Про военные части ничего не знаю, они мне не отчитываются.
— То есть они даже вам статистику никакую не дают?
— Статистику ведет не Минздрав, а Роспотребнадзор. Но у нас есть заболевшие из госпиталя Савулькина, которые переведены к нам и лечатся. Они просят нас их лечить. Такие люди есть — сколько не скажу, но немного.
— Именно из военных частей к вам никого из пациентов не доставляли?
— По-моему, нет.
— Возможно, что Минобороны скрывает факты заражения или намеренно игнорирует схожую с COVID симптоматику у военнослужащих?
— Я вот точно ничего не скрываю и считаю, что это глупость. Это не нужно. Зачем что-то скрывать? Шило в мешке не утаишь, и попытка скрыть такую ситуацию приведет неизбежно к тому, что будут вспышки. Лучше ее наоборот максимально оперативно озвучивать и принимать все мероприятия по ограничению. Тут скрывать что либо бессмысленно — все равно все станет известно.
Текст: Екатерина Медведева. Фото: Виталий Невар / Новый Калининград
