Калининградский участковый: «Тяга к прекрасному есть даже у бомжей»
10 декабря 2024, 08:24
Калининградец Роман Белов — участковый. Несмотря на офицерское звание подполковника, он работает в одном из опорных пунктов Московского района Калининграда, ежедневно разбирая жалобы и заявления жителей. В интервью «Новому Калининграду» полицейский рассказал, как за 20 лет изменилась калининградская преступность, с какими обращениями чаще всего приходят горожане, почему люди с психическими расстройствами продолжают загружать полицию работой и какой опыт он вынес из командировок в Чечню и ЛНР.
— Роман, в прошлом году активно обсуждался сериал «Слово пацана» о казанских преступных группировках 90-х. В Калининграде были похожие проблемы с парнями, которые сбивались в подобные «группы по интересам»?
— Вы знаете, у нас в этом отношении было проще гораздо. Люди, которые переводились к нам из других регионов, отмечали, что здесь спокойно. Например, у меня товарищ был из Смоленска, который рассказывал, что у них ни дня не было, чтобы не произошло заказного убийства или коррупционного скандала. У нас такого не было. С другой стороны, я работаю только с 2004 года и разгар 90-х не застал.
— До 2004-го где-то работали?
— Учился. Первое образование у меня историческое. Второе, юридическое, уже когда работал, получал.
— Вам 43, но вы уже подполковник. Как вы так быстро по карьерной лестнице поднялись?
— Некоторое время я был начальником участковых. Дело в том, что звания у нас присваиваются в зависимости от должности. Правда, как оказалось, это всё-таки не совсем моё. Мне проще работать самому, чем руководить коллективом, честно скажу. Чтобы руководить, нужен другой склад характера.
— Несмотря на звание подполковника, вы обычный участковый сейчас. Мне кажется, это редкость. Так ведь?
— Ну, я знал только двух человек, работавших участковыми, будучи подполковниками. Справлялись, ничего. Люди, конечно, удивляются иногда. Мол, как так, подполковник-участковый. В общем, когнитивный диссонанс возникает, это да. Но, как правило, дальше вопросов не задают.
— После возвращения в обычные участковые понижения в звании не было?
— Такого нет. Надо очень сильно проштрафиться. На моей памяти не было такого, чтобы у кого-то снимали звание за нарушения дисциплины.
— Расскажите, как в полицию (на тот момент в милицию) устроились?
— Честно скажу, было желание людям помогать. Опять же, милицейская романтика. У меня дед всю жизнь в советской милиции работал, в линейном отделе. Он, кстати, дошёл до полковника, а работать начал в Калининграде в 1947 году, практически сразу после войны. Тётя у меня в следствии работает. Семейная традиция.
— Традиция традицией, но, может быть, какой-то повод был?
— Не было такого-то момента, с которого я решил: «Всё, сегодня устраиваюсь в полицию». Мне всегда эта работа была интересна по большому счету. И она действительно интересная и нужная. Решил я это для себя ещё курсе на четвёртом. Конечно, я поначалу историком хотел стать, но потом милиция мне показалась предпочтительнее и интереснее.
— Где начинали работать?
— В дознании, тоже в Балтийском райотделе. На Киевской тогда ещё. Но я полтора года там поработал и понял, что это не совсем моё. Мне нужно было движение. Работа в дознании, конечно, тоже важная и нужная, но дознаватель и следователь расследуют дела, они их не раскрывают. Их задача собранный материал облачить в процессуальную форму, пригодную для отправки в суд.
В Советском Союзе была протокольная форма расследования уголовного дела, когда по преступлению небольшой тяжести участковый набирал материал и, минуя стадии следствия и дознания, отправлял в суд. У нас в России от этого отказались. Сделано это было для того, чтобы ещё раз перепроверить все доказательства, чтобы допросить подозреваемого, чтобы быть полностью уверенным, что на него никто не давит. В присутствии адвоката обязательно это делается. А потом уже в более удобную для восприятия судьи форму это всё облечь.
Работа в дознании и следствии тоже интересная, потому что там есть моменты, которые требуют доказывания. Но именно поймать человека, как правило, не их работа. Бывает, что и они выявляют и раскрывают преступление, но это не правило, а исключение.
— В дознании вы, получается, просто в кабинете сидели, а подозреваемых вам приводили?
— Не совсем так. Конечно, подозреваемых приводят, потому что с ними работать надо в кабинете в присутствии адвоката. Дознаватель, например, тоже дежурит. Он также собирает первоначальный материал, как и следователь. Но между дознанием и следствием существенная разница. Она и в степени тяжести расследуемых дел, к тому же следователь — лицо процессуально независимое, а дознаватель процессуальной независимости не имеет. Проверка показаний, выезды на место происшествия, очные ставки — всё это входит и в дознание, и в следствие, но это более кабинетная работа.
— Вы сами попросились, и вас перевели?
— Да. В декабре 2005 года я перевёлся. До соединения Московского района с Балтийским служил в Балтийском райотделе участковым.
— У вас много участковых?
— Сейчас у нас по штату 35 человек с начальником. Некомплект, если правильно помню, человек 10. Но у нас в этом плане ещё более-менее.
— По сравнению с Ленинградским?
— Да, в Ленинградском сейчас большой некомплект. Это работа тяжёлая и занимает очень много времени. Во-первых, очень много обязанностей у участковых. Он может делать всё, вплоть до расследования дел небольшой тяжести, если ему это поручает руководитель. Работа с подучётным элементом, работа по заявлениям, работа по обращениям, составление административных протоколов, выявление и раскрытие преступлений... Всем этим участковые должны заниматься.
— Между районами какое-то взаимодействие налажено, учитывая, какая у вас проблема с кадрами?
— Да, конечно. Мы обмениваемся информацией. Учитывая, что негодяи границы районов не признают, воровать они могут, живя в том же Ленинградском районе, в любой точке области. Обмен информацией важен.
— Самое популярное сейчас преступление какое в вашем районе?
— Если брать на уровне города, то это магазинные кражи, безусловно. Их очень много.
— То есть люди заходят в магазин и что-то прячут под пальто?
— Да, заходят в магазин, прячут, выходят и продают, а деньги потом тратят, как говорят, на личные нужды. Как правило, такие люди наркозависимые либо просто люди, не желающие работать. А также дистанционные мошенничества. Это большая проблема.
— Мошенничества в основном из-за пределов региона проворачивают?
— Я даже больше скажу: в основном, из-за пределов страны. Большая часть колл-центров находится на Украине. Это именно тот вид преступления, который гораздо проще предотвратить, чем потом расследовать. С учётом того, что большинство мошенников находится на территории Украины, привлечение их к ответственности, как вы сами понимаете, затруднительно. Удивительно, но у многих людей в тот момент, когда им звонят мошенники, как будто отключается голова.
В моей практике был непожилой мужчина, ему около 40 лет, которого «купили» тем, что позвонили по «Вотсапу» и на экране высветился значок ФСБ. Он, разговаривая, понимал, что это мошенники, но он всё равно выдал им всю информацию. «А вдруг это действительно из ФСБ? А вдруг что-то случилось?» Тут единственное простое правило: как только у вас попросили номер банковской карты, пароль к Госуслугам, какие-то данные ваших документов, вы сразу прекращаете разговор. Не надо пытаться их переспорить. По большому счету эти люди, преступники, достигли в своём деле определенного мастерства. Скорее всего, у них получится вас переболтать. Начиная с ними разговаривать, вы даёте им лишний шанс зацепиться. Это как цыганки раньше на улицах были большой проблемой. Когда я начинал работать, тоже с этим пришлось столкнуться. Нельзя разговаривать с цыганами, которые предлагают погадать. Можно просто отказать. Иногда даже в невежливой форме сказать, что эти услуги вам не интересны.
— Кстати, откуда у наших пенсионеров столько денег? Часто даём новости о том, что пенсионеры миллионы рублей мошенникам переводят.
— Страсть к накоплению. Это удивительно, но бабушки часто копят так называемые гробовые деньги знаменитые. Она будет долго хранить, накопит достаточную сумму, но это у неё уже войдёт в привычку. Потребности маленькие же у неё.
— То есть она будет на крупе жить, но будет копить, копить, копить?
— Да, всё верно. Но ещё им выдают кредиты. Я не знаю, правда, как они умудряются это делать. Как выдают кредит бабушке в миллион рублей? Но тем, кто становится жертвой мошенников, тем, бывает, и миллионный кредит дают. Я не могу ответить, почему банк дает такие бешеные суммы пожилым людям, которые они явно не смогут выплатить. Может быть, рассчитывают, что квартира им достанется в залог, может быть, еще что-то, не знаю.
— А сейчас как с цыганами?
— Гораздо проще. Вы знаете, они практически (у нас в районе, по крайней мере) не встречаются. Или очень редко. Последний случай, может быть, года полтора назад был, когда девушку цыганки обманули. На территории области они есть, но сменили направление деятельности. Мошенничествами они уже не занимаются. Тем более сейчас у нас всё в камерах, слава богу, это тоже радует. Камеры «Безопасного города», камеры просто в любом магазине. Уличные мошенничества уже достаточно легко вычисляются.
— Чем они сейчас занимаются?
— В субботу мы привозили из Черняховска одного, он ворует по магазинам.
— Более тяжкие «популярные» преступления — это бытовуха, наверное, в основном?
— Убийства? Да. Убийства и тяжкие телесные — почти поголовно бытовуха. А если говорить про профессиональное, хорошо отработанное преступление, с киллером, то на моей памяти в переулке Парковом был убит человек. Но это было уже года 3−4 назад. Все остальные преступления, в основном, совершаются на бытовой почве. После распития алкоголя 99,9%. Люди хватаются за ножи и режут друг друга. К сожалению, так.
— В переулке Парковом чем тогда история закончилась?
— Их поймали, но далеко не сразу. Это очень сложная работа на самом деле. Я там участвовал только в самом начале, когда нас всех собрали по тревоге. Мы проводили осмотр, обход территории, информацию о камерах уточняли, выясняли у соседей, кто и что видел-слышал. Это было заказное убийство. Мужчину застрелили на подземной парковке его дома. Исполнителей, насколько я помню, задержали и осудили.
— Когда мы в 90-е или в начале нулевых смотрели американские фильмы про полицейских, то там, если дело какое-то особо громкое, приезжали сотрудники ФБР и начинались «тёрки» между ведомствами. В России сейчас у полиции похожая ситуация со Следственным комитетом?
— Нет, не совсем так. Если верить американскому кино, то они прям бьются, кто будет расследовать. А мы со Следственным комитетом в одной команде. Их следователь приезжает и берёт на себя руководство всеми сотрудниками полиции, указывает, что делать. Он не вмешивается в нашу работу. Само уголовное дело находится на производстве у следователя, а оперативник, зная, что совершено такое преступление, продолжает по нему работать. Любую полученную информацию он передает в Следственный комитет. В общем, структуры разные, но работа идет совместная.
У нас есть строгое разделение, кто и что расследует. Подразделение дознания расследует, например, дела небольшой и средней тяжести. Следствие нашего отдела расследует более тяжкие дела. Особо тяжким преступлением занимается Следственный комитет. В Уголовно-процессуальном кодексе это чётко прописано. В общем, мы не можем возбудить дело по убийству, потому что у нас нет на то процессуальных полномочий.
— То есть преступлениями до какого уровня вы можете заниматься самостоятельно?
— Разбои, тяжкие телесные повреждения, не повлекшие смерть человека, квартирные кражи, торговля наркотиками. А терроризм, убийства и иные особо тяжкие преступления — это уже СК.
— Кстати, тема так называемых «закладчиков» не становится менее популярной?
— Она никуда не делась, к сожалению. «Закладчиков» периодически отлавливают, они получают хорошие сроки, но они получают и хорошие деньги (надеюсь, это не звучит как реклама). Но когда они садятся, их уже никто не сопровождает. Они сели и сели, больше никому не интересны, это уже отработанный материал. Но проблема в том, что непосредственные исполнители не знают, кто заказчик. Это всё переведено сейчас в «мировую паутину».
— Телеграм?
— Да, я видел, как это работает. Мне показывал один подсудимый, как работает эта система. Когда человек заказал наркотики, например, у него появляется карта, точка, на точке крестик. Там он должен забрать наркотики. У них там есть собственная служба жалоб и предложений. Если недовес, если не нашёл, если не наркотики оказались или не понравилось. Это всё учитывается. Даже так, да. То есть они отслеживают своих «закладчиков». Возможно, даже наказывают.
К тому же за «закладчиком» ходит ещё толпа наркоманов, которые хотят увидеть, куда он заложил «закладку», а потом откапывают ее.
— У них там своя внутренняя система безопасности, получается?
— Да, разумеется. Где большие деньги, там большие возможности. И это очень печально на самом деле.
— А там руководство тоже за пределами России?
— Да, скорее всего.
— Сейчас гораздо меньше. На моей памяти был случай, когда пытались обмануть бабушку. Бабушка была сильно не в себе, скажем так. У неё была прогрессирующая деменция. Её квартиру продали, но через прокуратуру отбили обратно, сделку признали недействительной. То есть прокуратура восстановила интересы бабушки в суде и квартиру вернули. Люди, которых обманывают на квартиру, пока ещё есть, но их становится всё меньше и меньше.
По большому счету: если беспризорников, которые живут на улице, в подвале или на чердаке, раньше было очень много... Я с детства ещё прекрасно помню даже подростков таких в больших количествах, то сейчас это явление практически сходит на нет. Бездомных как таковых осталось очень мало. Либо прописка, либо крыша над головой у них какая-то есть. Тех, кто ночует в подвалах и на чердаках, можно по пальцам пересчитать. Есть бездомные, которые гуляют по велению сердца, им нравится такой образ жизни.
— А много таких в Калининграде?
— Не очень, но есть. У меня на участке есть женщина, на примере которой можно сказать, что женский алкоголизм — тяжёлая вещь. Буквально за два года она на моих глазах спилась. А была совершенно адекватная женщина, мать двоих детей. Она стала бродяжкой, хотя у неё есть куда идти. Она не хочет возвращаться, у неё тяжелые отношения с матерью. Дети её там же живут, над ними бабушка взяла опеку, слава богу. То есть дети не пропадут.
Сейчас есть много общественных организаций, которые занимаются помощью бездомным. Есть у нас и дом ночного пребывания. Правда, далеко не все беспризорные любят там жить, потому что в нём определённые ограничения имеются. Но согреться в зимнее время, по крайней мере, можно.
— Бездомных как-то ставят на учет?
— Если они что-то совершают. Такого юридического понятия, как «бездомный гражданин», у нас нет. У нас есть определенное количество лиц, которые стоят на профилактическом, на списочном учёте, но именно бездомные в это число не входят.
— В советское время была статья за бродяжничество, сейчас ничего подобного нет?
— Её убрали, да. В Советском Союзе была и статья за тунеядство. Тогда считалось, что труд — это обязанность, а сейчас труд — это право. У нас и такой статьи тоже нет. Вот в белорусском уголовном кодексе, если я правильно помню, она есть.
— Но вы сами считаете бродяжничество проблемой?
— Это проблема, безусловно. Какой-то человек, который спился, гуляет по улице... Тут проблема даже не в том, что такие люди агрессивны. Они не агрессивны, как правило. Это про то, что есть потерянная личность. Он начинает спиваться, начинает уходить на самое дно общества. Но даже у них есть тяга к прекрасному. Никогда не забуду, может, лет 10−15 назад это было, как на улице Березовой мы зашли в подвал, где искали человека. Было это под Новый год. В подвале по щиколотку воды, посреди этого всего навалены какие-то кучи досок. На этих досках лежат матрасы, на которых они спят, а над всем этим повешена праздничная гирлянда, которую они даже умудрились в сеть включить как-то. Даже этим людям хотелось праздника.
— А можете вспомнить самого экзотического бездомного?
— Да, был у нас такой бомж... Я не люблю слово «бомж» на самом деле. «Бродяга» мне нравится больше. Кстати, не люблю ещё термин «лица кавказской национальности». В общем, это был бездомный чеченец. И это удивительно, потому что для чеченцев это не свойственно вообще абсолютно, чтобы родственник бродяжничал.
— У него были родственники?
— Да, скорее всего, но не в Калининградской области. Хочу отметить, что в подвале, где он жил, всегда был порядок. Он имел чувство собственного достоинства и не позволял себя обижать. Держался он всегда спокойно, не употреблял алкоголь. Его постигла нелепая смерть в районе площади Калинина: сбили на пешеходном переходе две машины сразу. Было видео в соцсетях. Одна машина его подбросила, а вторая переехала.
— Вы с ним общались? Он историю своей жизни рассказывал?
— Общался. Но он был очень немногословный, очень спокойный. Мне было интересно, действительно, почему так. Я был в Чечне в командировке. У меня, кстати, поэтому нет предубеждения к чеченцам, которое, к сожалению, бывает в нашем обществе. Это абсолютно нормальные люди, адекватные, спокойные. Нам есть чему у них поучиться. Они, например, не употребляют алкоголь практически. По крайней мере, в Чечне. Они не ругаются матом, так как считают, что для мужчины это недостойно. Они стараются быть посдержаннее. Приятные люди, в общем.
— До сих пор непонятно, как тот человек оказался в Калининграде?
— Он о себе не рассказывал. Но, если я правильно помню, диаспора заинтересовалась его гибелью. По-моему, земляки его даже похоронили за свой счёт. То есть он не остался брошенным. И этому, кстати, тоже стоит поучиться. Не бросать своих.
— Кстати, момент о диаспорах. Сейчас в ряде СМИ будируется национальный вопрос. Калининградскую область эта тема тоже время от времени задевает. К примеру, одно громкое дело связывают с вмешательством диаспоры. Речь о ДТП на Киевской, где внедорожник врезался в остановку и ребёнок погиб.
— Да, это было на нашей территории, я помню это дело. Девочка погибла. История известная. Насколько я понимаю, человек в качестве меры защиты избрал себе то, что у него случился приступ эпилепсии. Чтобы доказать или не доказать это, проводится уже бог знает какая по счёту экспертиза. Поймите правильно, наше законодательство построено не на том, чтобы чтобы осудить виновного, а на том, чтобы, не дай бог, не осудить невиновного. Это, кстати, существенная разница, и многие этого не понимают. Я с этим полностью согласен, потому что нехорошо, когда невиновный человек сидит в тюрьме. Если послушать наших ранее судимых, то их всех подставили и они ничего не делали. Но это неправда по большому счёту. Я знаю, как собирается уголовное дело в суд, и оно не уйдёт, если будут жёсткие и неустранимые сомнения в виновности человека. А если ещё и осудить невиновного, а потом в итоге выяснится, что он действительно невиновен, то это вообще мрак. Следователи не то что хотят этого человека оправдать, они вынуждены выполнить все процессуальные действия, чтобы действительно доказать вину или невиновность.
— Там просто история какая-то непубличная. Однако в неё уже неоднократно вмешивался глава СК РФ Бастрыкин.
— Это дело могло приостанавливаться, но не прекращаться. Однако я не до такой степени погружён в это дело. Всё-таки я участковый, а не следователь СК.
— И всё-таки с диаспорами вам приходится работать?
— Практически нет, знаете. Но нам приходится работать с большим количеством иностранцев, потому что миграция у нас поставлена на поток. У нас действительно много иностранных рабочих. В обязанности участкового входит проверять их по месту жительства. Есть у нас статья за фиктивную регистрацию иностранных граждан. И таких уголовных дел возбуждается сейчас много. Правда, они возбуждаются, как правило, в отношении нескольких лиц. Не буду называть фамилии, но у нас в районе есть человек пять, которые практически поставили это на поток. Это бизнес уже. Суть заключается в чем? Они прописывают у себя иностранца, а где он живет, их дальше не интересует. Это уголовно наказуемое деяние. И это создаёт проблемы, потому что ту же угрозу терроризма списывать со счетов нельзя, особенно в свете последних событий в той же самой Сирии. Всё возможно, эскалация напряжения тоже возможна, поэтому желательно знать, где живут иностранные граждане, желательно отслеживать их передвижения, связи, маршруты. А вот фиктивная регистрация это сильно затрудняет.
— Есть у нас в регионе какие-то национальности, с которыми проблемно работать? Или так нельзя говорить?
— Так нельзя говорить. Я не скажу что есть проблемные национальности, тут каждый решает для себя. Раньше были трудности с цыганами. Это наркоторговля, гадания и так далее. По статистике по национальностям, кто совершает больше преступлений, я не скажу. Но у нас по большей части славянское население, поэтому больше всего преступлений совершают славяне. Не удивлюсь, если в Чеченской республике большинство преступлений совершают чеченцы. У них там практически моноэтничная республика.
— В Калининградской области есть такое понятие, как «этническая преступность»?
— Я не сталкивался, честно скажу. Не сталкивался и даже никогда не получал подобной информации. И именно на борьбу с этнической преступностью, с этническими группировками мы не получали отдельных указаний. Были только случаи, как я уже говорил, массовой постановки иностранцев на фиктивный учёт. Но, опять же, это делали наши с вами сограждане, граждане Российской Федерации.
— Можете рассказать о своей командировке в Чечню? Давно это было?
— Да, это было давно. Я был в двух подобных командировках: в Чечне и в ЛНР. В Чечне был с сентября 2009 года по февраль 2010-го. На тот момент в Чеченской Республике не хватало квалифицированных кадров МВД. Не хватало просто. Кроме того, уже война к тому времени была закончена, но оставались терроризм и преступность определенная, поэтому со всей страны собирались сводные отряды милиции, которые в основном несли работу на блокпостах. Специалистами тоже усиливали. Я ездил как специалист-дознаватель. Работа была предельно простая. Пару раз мы ходили на зачистки, в основном стояли на блокпостах, проверяли проезжающие машины. Если выявляли какие-либо нарушения, то отвозили их в местный райотдел, оформляли, как полагается. На тот момент уровень чеченских полицейских был не очень. Они, в общем-то, были неплохие ребята, но они были больше заточены бегать по горам и отстреливать «шайтанов».
— То есть больше спецназ такой, да?
— Ну, да, практически это был спецназ. Все эти люди умели воевать и хорошо стрелять.
— А в дознании и в расследованиях...
— Не очень, честно скажу. Там был, если мне память не изменяет, единственный местный инспектор ГАИ, который умел составлять протоколы. Он пользовался бешеной популярностью. А в ЛНР другая немножко ситуация была. В ЛНР мы выдавали паспорта.
— Это вы в каком году ездили?
— В прошлом. Мне повезло, я попал в город Антрацит, который был далеко от линии фронта. Где-то 100 километров было до мест, где велись боевые действий. У меня не было никаких особых эксцессов. Была выдача паспортов новым гражданам Российской Федерации, но работы было много. Вот там, кстати, профессиональные сотрудники вполне, однако они просто не справлялись, потому что поток очень большой. Все население надо было обеспечить российскими паспортами.
— Там была какая-то фильтрация?
— Нет.
— Всем подряд выдавали?
— Тем, кто имел возможность доказать, что он был зарегистрирован на Украине и проживал здесь, на территории Антрацита и его окрестностей. Я уже сказал, что мне повезло, потому что, когда мы приехали, там уже практически боевые действия не велись. До этого местные люди и повоевали, и побыли под ракетными обстрелами. В соседний поселок Красный Луч за год до нашего приезда прилетела украинская ракета, и там очень нехорошо получилось. Боевые действия, что ж поделать...
— О специфике работы в ЛНР можете рассказать? Если там многие люди пережили обстрелы, они ведь, вероятно, с посттравматическими синдромами, ещё с какими-то особенностями...
— Нет. Там хорошие люди. Я бы даже сказал отличные. Молодежь там выдержанная, вежливая. Единственный минус, который у них остался от Украины, они считают, что за всё нужно платить дополнительно. Первый месяц мы отбрыкивались от шоколадок и от 500 рублей за выдачу паспорта. Мы это делали бесплатно, но они несли, несли и несли. Объясняли, что раньше у них было так принято. Вроде как мы их отбили от этого. А так люди очень хорошие, общительные и доброжелательные.
— То есть коррупция там повыше?
— При Украине просто бешеная была. Они рассказывали, что никто не пошевелится, если ты не занесёшь определенную мзду.
— Но эта история же заразная. Наши сотрудники там не влипали в истории?
— Нет, при мне не было. Но при мне, к сожалению, были погибшие. Ребята из Татарстана, которые вместе с нами заезжали, разместились слишком близко к линии фронта. Они получили снаряд прямо в дом. Они тоже приехали выдавать паспорта, а украинцы очень неодобрительно относятся к таким сотрудникам, их это раздражает.
— То есть там были какие-то информаторы, которые сообщили координаты?
— Скорее всего. Когда я был в Луганске 12 мая, это День республики, и через день тоже, прилетали ракеты Storm Shadow по казармам. Их наводили тоже через Телеграм местные жители.
— Когда вы приехали, там уже своя полиция работала?
— У них была народная милиция ЛНР, когда мы приехали. Их всех переводили после соответствующей проверки в полицию Российской Федерации. Уровень сотрудников там разный, но я работал с Отделом по вопросам миграции (паспортный стол, грубо говоря), так они все молодцы, все опытные и всё знают. Участковые там разные. Опять же, им придётся переучиваться на наше законодательство, но они справятся. Уже справляются.
— Полиция, насколько я знаю, сейчас разъясняет гражданам, нарушившим закон, что они могут пойти на СВО. В каких случаях вы к таким разъяснениям прибегаете?
— Как правило, мы это объясняем ранее судимым лицам. Людям, у которых, например, работы нет. Вообще мужчинам нравится весь этот антураж, армия, борьба за Родину. Часто люди не признаются, но многим это действительно нравится, это по глазам видно. Глаза загораются, они начинают прикидывать варианты, стоит или не стоит. Но мы ни в коем случае никого не принуждаем, мы только разъясняем, что они могут туда поехать, разъясняем, какие привилегии они за это получат. А дальше уже сугубо личное дело каждого, соглашаться или не соглашаться.
— Как часто соглашаются?
— Достаточно часто. Особенно лица, которых уже осудили. Раньше говорили «искупить вину кровью». Есть люди, которых можно смело брать и отправлять сразу. Даже среди судимых. Если человек судимый, это не значит, что он плохой человек. Бывает всякое. Бывает нужда, случайность, небрежность, легкомыслие. Много разных факторов, из-за чего человек может получить судимость, к сожалению. Глупость, в конце концов. У меня есть знакомый, который судим за торговлю наркотиками. В отличие от многих, он не говорит, что его подставили, а честно признаётся: «Да, я виноват, я своё отбыл». По его словам, в тюрьме по людям хорошо видно, кто туда вернётся, а кто больше не вернётся. Есть люди, которые уже навсегда выбрали для себя преступный образ жизни. Их уже не переделать. А есть люди, которые, например, неудачно подрались и убили в драке.
— Вам в этой работе что больше всего нравится?
— Общение с людьми. Его очень много. Это интересно, потому что люди абсолютно разные. Например, я знал беспризорника, это такой совершенно спившийся мужик, но с ним можно было Льва Гумилёва обсудить, его теорию пассионарности. И он со знанием дела рассуждал, так как читал многие книги. Человек неглупый, интеллигент, но вот опустился на дно. Как я уже говорил, это проблема. Проблема, когда хорошие люди попадают в такие тяжёлые жизненные ситуации. Конечно, мы подсказываем им адреса и контакты организаций, куда можно обратиться за помощью, так как мы должны осуществлять опеку и оказывать помощь, но не всем это интересно.
— С чего обычно начинается день участкового?
— Мы приходим на работу, вооружаемся, знакомимся с ориентировками, которые поступили за день. Расписываемся в наших журналах, которые не буду перечислять, а затем у нас проходит краткое совещание и мы получаем материалы, которые поступили с наших территорий за прошедшие дежурные сутки. Работа может выглядеть совершенно по-разному. Все зависит от конкретной обстановки. Если хотите, я при вас несколько материалов разберу.
— Конечно, давайте.
— Вот сообщение от женщины, которую преследует негодяй. Это дурная совершенно ситуация. Она купила квартиру совершенно честно и законно. Когда-то в этой квартире жил мужик. Когда она её покупала, мужик отбывал срок. Однако на тот момент его уже благополучно оттуда выписали, он не имеет на квартиру никаких прав. Но проблема в том, что он сумасшедший. И вот он теперь её преследует, звонит в домофон и требует освободить жильё, так как оно якобы принадлежит ему. В качестве доказательства своих прав он показывает фотографию на фоне дома. Тяжёлая ситуация. Мы его уже и в бригаду специализированную отдавали, которая занимается сумасшедшими. Чего мы с ним только ни делали, но никак не угомонится. Сейчас его опять придётся его искать. Проблема в том, что он меняет место жительства постоянно.
— У него есть жильё?
— У него есть жильё, где он зарегистрирован, но он там не живёт. Следующий материал: здесь придётся идти профилактировать адрес нехороший. А вот, смотрите, интересный момент: из управления поступила информация о том, что гражданку оскорбляет в интернете некая женщина. Указан адрес этой женщины. Я территорию нашу знаю, и мне даже не надо никуда ходить, чтобы понять, что такого адреса в природе не существует. Будем вызывать потерпевшую и уточнять, как и почему это случилось.
— Это частая история? Что люди обращаются с жалобами на угрозы интернете?
— Частая. И оскорбляют, и угрожают. Есть у нас очень мнительные люди. То есть они поругались в комментариях к какой-либо статье интернетовской, а потом считают, что их начнут преследовать. Опять же, следя за словесными баталиями в интернете, не могу не признать, что интернет как будто отключает у людей голову. Они понимают, что за свои слова они вот здесь непосредственно, на месте не ответят. То есть чувство определённого такта и вежливость убивается. Анонимность — не всегда хорошо.
Или вот один адрес, вам его хватит за глаза. Предлагаю туда сходить, потому что это очень любопытная история. Здесь живёт пожилая мать с сыном. Я пришёл работать 20 августа 2004 года. Сейчас 2024 год, и по этому адресу ничего не изменилось. Люди, которые там живут, даже внешне не очень сильно поменялись. Бабушка утверждает, что сын её бьёт ежедневно практически. Бьёт и деньги ворует. Это ни разу не подтвердилось. Сколько мы ходим, мы ни разу не нашли телесных повреждений. У бабушки просто есть лёгкая деменция. Как-то раз сын не выдержал и уехал от неё. Месяца три его не было. Она закидала нас заявлениями с требованием вернуть сына обратно.
— Её сыну сколько лет?
— Он 1967-го года рождения, а она 44-го. Кстати, в 90-х годах он где-то нашёл контакты французского иностранного легиона и подписал с ним контракт. Я даже не знаю, как он там оказался. Мы думали о том, чтобы даже статью ему впаять за наёмничество, но давность лет уже прошла давно-недавно. Уже больше тридцати лет он там не служит. Обычно его мать заявляет, что сын украл у неё 9000 рублей. Это, кстати, её волшебная цифра. Если сын забирает у неё деньги, то это обязательно 9000 рублей. Вот сейчас, правда, что-то новенькое. Вернее, это второе или третье заявление подобного рода. Бабуля уверяет, что 9000 рублей у неё украла соседка. Всегда одна и та же сакральная сумма, 9000 рублей, ни больше ни меньше. Когда мы к ней придём, вероятен вариант, что она скажет: «А я никуда не заявляла».
— Сколько от неё уже заявлений было?
— Я устал считать, это невозможно запомнить. Она может в день несколько раз заявить. За всё время, что они там живут, больше тысячи было, это однозначно. У нас проблема с сумасшедшими. А ведь дежурная часть вынуждена фиксировать любое обращение. Конечно, участковые уже знают адреса, где живут сумасшедшие люди, так как они звонят постоянно.
— Вы эти адреса с ориентировками не передаёте в психоневрологический диспансер?
— Нет, тут не так всё просто. Чтобы забрать человека, он должен представлять опасность для общества. То есть приедет бригада 34-я, развернётся и скажет: «Ну, сообщает бабушка, что энергетическими ударами ее долбят, ну и что? Она же не опасная». В последний раз, когда мы забирали опасного сумасшедшего, был тоже с бабушкой, кстати. Её адрес здесь недалеко. Эта женщина была с органическим расстройством психики, как выяснилось. Она уже стала кидаться на соседей с ножом. Поэтому там мы сразу же, как только первый раз это случилось, вызвали бригаду и её благополучно поместили.
Вот ещё одно сообщение. Две подруги, они обе шизофренички, познакомились они в соответствующих местах, где проходили лечение. Обе, к сожалению, употребляют алкоголь. Алкоголь на шизофрению ложится очень плохо, и поэтому у них ежедневно что-то происходит. Они пишут заявления друг на дружку, на окружающих, на всё подряд. Одна может пожаловаться на то, что у неё нет молодого человека. Это нормальное явление.
— Самого экзотического сумасшедшего можете припомнить?
— Ну, он уже ныне покойный. Михаил Валентинович его звали. Мне его жалко, потому что у него шизофрения приобретённая. Он учился в нашем КВАТУ, а потом поехал на родину в Белоруссию. Там его на дискотеке местные побили, и у него началась на этой почве шизофрения. Он утверждал, что все соседи поголовно, сколько их у него есть, хотят его убить. Он якобы видел в замочную скважину у соседей пыточный стол, на котором они расчленяют человека. Самое интересное, что у него были периоды, когда он выглядел почти нормальным. В эти периоды он приходил, писал заявления, в которых просил свои последующие обращения не рассматривать, потому что он страдает шизофренией: «Я осознаю, что я могу в период обострения заболевания писать всякую ерунду». Как-то раз он познакомился с женщиной на дискотеке. После этого он решил, что она глава преступной группировки, которая хочет его убить и завладеть его квартирой. Он стал писать жалобы на эту несчастную женщину.
— Он своей смертью умер?
— Да. Никогда у него не было проблем с другими негодяями, кроме той злосчастной дискотеки. Видать, после того случая отложилось. Такой был у него определённый бзик.
— Есть ещё что-то более неприятное в работе?
— Трупы. Особенно неприятно, когда покойник полежит неделю в квартире. Мы ездим на все трупы, в том числе и не на криминальные, потому что тело нужно осмотреть и убедиться, что не было постороннего воздействия, признаков насильственной смерти.
Трупы бывают разные, бывают гнилые... Самый неприятный в моей практике: у мужика был цирроз печени, он перед смертью блевал, простите меня, в ведро, и когда он умер, он уткнулся в это ведро головой и пролежал так неделю-полторы в квартире. Там чуть не стошнило даже эксперта, который ко всему привычен.
Ещё очень тяжело переносятся семейные разборки, особенно с детьми. Хочу, кстати, обратить внимание, что работу участкового очень сильно усложняет то, что люди обращаются не совсем по профилю. Я одно время коллекционировал самые странные заявления. В память запало такое, например: «Вот мне доктор передние зубы вставил, они мне что-то жмут, разберитесь». Или вот совершенно адекватный человек написал: «Голубь ходит по подоконнику». Или такое: «Соседи курицу жарят, мне пахнет неприятно». А это всё бумага для нас. То есть люди, наверное, думают, что мы никак не реагируем, но всё это записано и зафиксировано. Бывает, когда просят выбить долги. Но полиция не занимается вышибанием долгов, а многие люди этого просто не понимают.
— Сюда, на опорник, люди тоже приходят?
— Конечно, у нас приёмные часы есть. Но и помимо них приходят. Приёмные часы у всех участковых одинаковые по области: это вторник–четверг с пяти до семи, и суббота с трёх до четырёх. Есть, конечно, постоянные люди, которые к нам приходят, у которых проблемные соседи, например. Вот, например, шумный сосед-алкоголик, который собирает у себя толпу. Я пришёл, составил на него протокол, но ему от этого ни жарко ни холодно. Он даже штраф не оплатит. Может быть, его по 20.25 еще раз привлекут (статья 20.25 КоАП РФ — «Уклонение от исполнения административного наказания» — прим. «Нового Калининграда»), назначат ему штраф в двойном размере, но ему тоже от этого ни жарко ни холодно. Пьёт он дома, шумит он по ночам, лишний протокол ничего для него не изменит. В таких случаях приходится проводить профилактическую работу в разных формах. Некоторые понимают, некоторые нет.
— Профилактическая работа с такими людьми в чём заключается?
— У нас был участковый Александр Николаевич Татаркин. Знаменитая личность, у него было чуть ли не 30 лет выслуги. Он забирал человека с собой на опорный пункт и два-три часа без перерыва медленно и методично рассказывал, что так поступать нельзя, бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу. А у того похмелье, голова болит, но Татаркину всё равно, он безжалостно продолжает гнуть свою линию. И это помогало. Да, конечно, есть административные нарушения, которые подразумевают административный арест, с этим проще. Особенно на непрофессиональных преступников это хорошо влияет. Их достаточно один раз вывезти в суд и всё. Как отшепчет.
— С несовершеннолетними это тоже работает?
— У нас есть специализированное подразделение, которое занимается этим вопросом, это инспекция по делам несовершеннолетних. Мы оказываем им содействие в плане поймать, найти, контролировать по месту жительства. Несовершеннолетние преступники, как правило, неблагополучные. Их не так много сейчас. Если вспоминать годы моего бурного детства, их было гораздо больше. Целые подростковые группы были. А сейчас...
— Может, просто стало слишком много камер видеонаблюдения?
— Нет, их-то как раз камеры не останавливают. Просто такой образ жизни далеко не всех привлекает. По большому счёту все наши малолетние преступники в детских домах проживают.
— В Калининграде сейчас есть какие-то преступные группировки?
— Трудно сказать. Неофициально есть. Грубо говоря, «Островские», но они не приезжают на машинах группами, не устраивают разборок как в 90-х годах. Это скорее компания по интересам. Убитый в переулке Парковом как раз был их неформальным лидером. Когда я был подростком, группировок было значительно больше: «Шпандин», «Остров», «Кальген», да сколько угодно. А сейчас цифровой век. Подросткам уже неинтересно выходить во двор и собираться толпой. «Кстати, сериал «Слово пацана» поднимает проблему, почему так произошло. Потому что бешеными темпами застраивался город, появлялись новые районы, а развлечений, спортивных залов, кинотеатров, практически не строилось. То есть подростки оказались предоставлены сами себе на улице. Тогда достаточно было появиться в нескольких местах преступным лидерам, как движение приобрело массовый характер. А сегодня все в интернете «залипают». Но это тоже проблема, я считаю. По собственной дочери знаю. Любит посидеть в телефоне и ролики в «Тик-Токе» посмотреть, которые не несут никакой смысловой нагрузки. К отуплению это приводит молодое поколение, мне кажется.
— За эти двадцать лет, что вы в полиции работаете, можете отследить, как менялась преступность в Калининграде?
— Конечно. Первоначально это был просто вал имущественных преступлений. Просто вал! Это были квартирные кражи, угоны автомобилей... Чтобы не угнали автомобиль за сутки, такого просто не бывало. Вскрытие всех подряд подсобных помещений было. Сейчас преступность изменилась. Она ушла в магазинные кражи, а таких профессиональных преступников, как квартирные воры и угонщики, становится всё меньше и меньше. Машину угнать можно, но потом далеко ли ты на ней уедешь? И квартирных воров стало гораздо меньше. Ни один уважающий себя опытный квартирный вор не украдёт и не понесёт по улице телевизор, естественно, потому что он будет бросаться в глаза. Они старались брать золото и деньги. Сейчас деньги практически у всех на карточках. Не факт, что ты найдешь в квартире золото. И всегда потом тебя могут найти по нему, потому что его ещё надо сбыть. Поэтому именно квартирные воры стали менее квалифицированы. Да и большинство их пересажали. С угонщиками та же проблема.
— В Калининградской области, мне кажется, это вообще неактуально. Куда ты здесь уедешь на автомобиле?
— Да и не надо никуда уезжать на нём. Надо его довезти до гаража, разобрать и продать запчасти в Литву. Раньше, по крайней мере, так было. Или получить откат.
— Из-за того, что границы закрыты, это усложнилось?
— Да. А раньше было было принято получать откат за автомобиль. То есть автомобиль угоняли, а потом за треть рыночной стоимости его любезно соглашались вернуть. Сейчас это отошло, потому что уже нет тех группировок. Человека, который придумал угонять автомобили на откат, в Калининградской области несколько раз сажали. Ему это всё надоело, он уехал в Израиль, поработал охранником в магазине, его поймали на краже духов, и он вернулся в Калининградскую область, правда, сейчас уже ничем таким не занимается. Где-то, наверное, работает всё-таки. Прозвище у него было Дип. Я еще тогда работал в дознании, и мне досталось это дело по нему, надо было собрать на арест. И я никогда не забуду статью в одной очень популярной тогда местной газете, о том, что «беспредельные милиционеры задержали честнейшего гражданина, примерного отца и семьянина».
Такие вот вещи. То есть преступность изменилась, она уходит в IT, в наркоторговлю, опять же через «закладки», когда исполнитель не знает заказчика и в мелкие магазинные кражи. Естественно, бытовая преступность никуда не ушла и никогда не уйдёт.
— Полиция вообще оказалась готова к этому? К тому, что преступность у нас так резко виртуализировалась?
— Мы учимся с ними бороться. Тех, кто живёт на территории России, достаточно часто ловят. Из Новосибирска к нам много раз приезжали оперативники отрабатывать наших потерпевших. То есть их ловят. Вопрос только в том, что деньги человеку уже не вернут. А уходят бешеные суммы.
Текст: Иван Марков, фото: Юлия Власова / Новый Калининград
