«Новый наблюдатель», «ЮЛА», молодежь и китобои: интервью с Викторией Осипенко
02 декабря 2024, 08:25
У истоков общественной молодежной организации «ЮЛА» стояли авторы и читатели популярной в 90-е годы газеты «Новый Наблюдатель». Уже почти 30 лет организация работает с подростками и молодежью, реализует различные проекты. «Новый Калининград» поговорил с её основателем и руководителем Викторией Осипенко о том, как создавалась «ЮЛА», почему получила такое название, как изменилось подрастающее поколение за 30 лет и о многом другом.
— Виктория, «ЮЛА» — «Юная Лидерская Армия» — пожалуй, одна из старейших общественных молодежных организаций региона (уж простите за оксюморон). Как образовалась организация и откуда появилось такое название?
— Наша история началась в середине 90-х — тогда организация была ещё неформальная, без официальной регистрации, называлась «Юная ленинская армия», сокращенно «ЮЛА». Причём ленинская — это не по фамилии Ленина, а от имени Лена — ведущей рубрики «Нам пишут», которая выходила в 90-х в очень популярной тогда газете «Новый Наблюдатель». Это была еженедельная рубрика на полосу. Ребята писали письма в газету с разными вопросами, она отвечала и подписывалась «Всегда ваша Лена».
На самом деле это был вымышленный персонаж, но читатели, конечно, не знали, это тщательно скрывалось. Меня пригласил вести рубрику журналист газеты Александр Адерихин. Я работала социальным педагогом в 33-й школе (тогда профессия «социальный педагог» только появилась). С Александром познакомилась случайно, он сказал: вы с подростками работаете, помогите нам письма разбирать и, может быть, на что-то отвечать. Я пришла, а там реально мешок писем. Часть из них не отвечены. И в редакции многое крутилось вокруг имени Лена... Был «Ленинский шкаф», «Особая Ленинская папка» со срочными письмами, было «Ленинское кладбище» — письма, на которые никто никогда не ответит. Это отдельная история, можно рассказывать вечность об этом, книгу вообще надо писать. То есть ленинское — от имени Лены. Потом Лена была отправлена в такую же вымышленную командировку в США, мы решили выйти из сумрака и стали вести рубрику под своими именами — Саша и Вика. Но народ как-то не сильно отреагировал, продолжал передавать ей приветы, переписка продолжалась. Конечно, интенсивность снизилась, но письма всегда были реальные.
Представьте себе: 90-е годы, подростки никому особо не нужны, всё закрыто, никаких служб поддержки нет. Практически выжженная пустыня. Еще в школе где-то кто-то что-то делал, а так в плане психологической помощи вообще ничего. Моя задача была разобрать эти письма, найти специалистов, которые будут отвечать. Они отвечали, а я или Александр делали преамбулу, тематическую подборку и публиковали под именем Лены. Причем я к этому подошла, как сейчас помню, как учительница: стала вести журнал этих писем — кто автор, тема, когда и кто на них ответил. Просто колоссальный объем этого живого контента, как бы сейчас сказали. Это было невероятно интересно!
И вот стали появляться авторы, которые начали критиковать ведущих. Получали газету, читали. Если кто-то чем-то был недоволен, писали в газету письмо: «Лена, ты там обалдела? Что вы там такое пишете?». С этими ребятами мы год, наверное, состояли в неформальной переписке, потом решили, наконец, встретиться. Я их собрала живьем, чтобы они помогали отвечать на вопросы юных читателей. Это было в 1996 году, и мы собрались как неформальная инициативная группа читателей и авторов рубрики «Нам пишут» газеты «Новый Наблюдатель». Она-то и стала потом ядром нашей будущей организации.
Когда собрались, думали, как назваться. Естественно, мы назвались в честь великой Лены, которая «всегда ваша», которая нас понимает, любит, и мы — ее Ленинская армия. А тогда же было модно стебаться по поводу советского всего. И мы назвались «Юная Ленинская армия», «ЮЛА» сокращено. Позже при регистрации мы переименовались в «Юную лидерскую армию», чтобы всем не объяснять про Лену из «Нам пишут» (кстати, птичка-«набла», которую можно было увидеть на страницах «Нового наблюдателя», является официальным логотипом организации с согласия «генерал-редактора» газеты Александра Карпенко).
— Хорошо помню эти времена — когда писали в газеты письма в конвертах, на бумаге. Лишь где-то в 2010-х годах, когда появились смартфоны, стали бурно развиваться соцсети и мессенджеры, можно стало просто написать пост, оставить комментарии, вступить в дискуссию... О чём писали тогда подростки в газету?
— Да, интернета не было, невозможно было набрать в поисковике и узнать что-то моментально. Помню, что писали про проблемы с акне, юношеские прыщики, что с ними делать — вот эти вещи, например. Сейчас-то любой наберёт вопрос в интернете и получит ответ. А тогда приходилось в газету писать, чтобы тебе рассказали. Но на самом деле спрашивали больше про психологию, отношения. Были и правовые проблемы, и бытовые. Одна проблема, после которой я поняла, что что-то надо делать, ходила даже в органы власти, чтобы создать организацию по профилактике насилия — когда девочка написала мне в письме, что она забеременела и что если узнает отец, он ее убьет, она покончит жизнь самоубийством и так далее. Я, как настоящий следопыт, по этому адресу шла, искала. Потом написала ей письмо, она ответила, что все как-то разрешилось.
С ребятами, которые решили мне помогать отвечать на письма — теми самыми критиками, которые критиковали Лену, с нашей «Юной Ленинской армией» мы сначала тренировались в психологии. Вернее, я на них тренировалась, практиковалась. Это была молодежь, совершенно разная — начиная от 16 и где-то до 22 лет. Они были очень такие, знаете, со своим мнением, скептики, размышляющие. Однажды я, изучая психологию, наткнулась на тест самоактуализации личности Маслоу. Дала его ребятам. Каково же было мое удивление, что эти ребята... Многие из них побросали учебу, многие шли наперекор родителям, бунтовали, но у них уровень самоактуализации был высочайший! То есть они думали о том, чего хотят, к чему стремятся. Кто-то из них стал айтишником, кто-то инженером, чей-то след теряется, но со многими поддерживаю отношения и сейчас, кто-то своих детей уже приводит к нам.
Потом началась история с ВИЧ-СПИДом. Так получилось, что в газете меня судьба свела с человеком (он тоже помогал отвечать на письма), который рассказал о своей ВИЧ-инфекции. Я, придя в группу, сказала об этой истории. Один мальчик рассказал о своем брате, у которого тоже оказалась ВИЧ-инфекция, кто-то там еще сказал, и получилось, что часть людей из нас были затронуты этой проблемой. Мы просто были шокированы этим. И я сделала интервью в «Новом Наблюдателе» со своим другом. На это интервью отреагировали родители, у которых дети-подростки были вовлечены в наркоманию. Родители позвонили в редакцию и захотели со мной встретиться. Так, собственно, я стала причастной к созданию Фонда сопротивления ВИЧ-инфекции и наркомании. И естественно, если мы помогали людям, живущим с ВИЧ, детям, подросткам, то мы занялись и профилактикой. Пошли вместе всей этой толпой в Центр медицинской профилактики и нашей волонтёрской группой стали на их базе делать агитбригады.
— Настоящие агитбригады?
— В прямом смысле слова. Мы делали спектакли, как сейчас это называется, социальный театр. Ездили по школам, показывали спектакль, потом шло обсуждение типа ток-шоу.
Представление — это была мелодекламация, какие-то перебивки, выбор, чёрное-белое, такие красивые всякие слова — кто там белый ангел, чёрный ангел, всякие вот эти чудеса... То есть такое народное творчество неплохого уровня, профессионал помогал ставить. Но смысл был — зацепить людей, внимание взять, как, собственно, мы и сейчас делаем. Взять внимание зала, а после этого разговаривать о своем поведении в формате ток-шоу. Потому что тогда информации не хватало.
Это были 96−97-е годы, тогда каждую неделю по 50−100 человек ВИЧ-инфицированных в области выявляли. Скачок заболеваемости был, ни о чем другом люди не могли и думать. Я как сейчас помню: девчонки перед выступлением помаду друг другу передают. Сейчас бы я подумала про герпес, который может передаваться через помаду. А тогда я реально думала, что ВИЧ может передаваться таким образом, просила девочек перестать общей помадой пользоваться. Информации о способах передачи ВИЧ в те времена было очень мало, она была очень противоречивой. И тогда же всплеск наркомании случился, ребята, которых в Фонде сопротивления я поддерживала, это были наркопотребители 15−16 лет, которые заразились через иглу. То есть у меня с одной стороны были живые люди, живущие с ВИЧ, а с другой стороны — молодежь, которая должна быть предупреждена.
И так наша организация где-то до 99-го без всякой регистрации существовали, я тогда уже работала в Центре медицинской профилактики, там был такой отдел «Оставайся в безопасности». Многие те методы до сих пор используются.
— В 90-х ведь были такие стереотипы, что в Калининградской области СПИД, наркоманы, но к началу 2000-х эта тема сошла на нет. Почему?
— Про этом можно сделать даже большое отдельное интервью... Нет, заражение не сошло на нет, а стабилизировалось. Это закон насыщения популяции. То есть люди с поведением высокого риска, которые могли заразиться, — они заразились, их выявили быстро. Наша кривая роста заболеваемости такая же, как в целом по России. Только в других регионах это случилось через несколько лет — скачок, потом выход на плато.
Люди и сейчас заражаются примерно по 400 человек в год, но скачков уже нет, потому что идет естественное распространение вируса. Люди предупреждены, меньше рискуют, и поэтому таких «свечек» в статистике сейчас уже нет.
— Почему в Калининградской области скачок был раньше, чем в других регионах России?
— По двум причинам. Во-первых, наше географическое положение. Мы на пересечении трафиков, наши наркопотребители ездили за маковой соломкой в Белоруссию, Украину, Литву. Тогда была такая форма потребления — из общей емкости несколькими шприцами. Они где-то там через иглу подцепили и привезли с собой вирус, и он попал в популяцию. Ну и, конечно, портовый город и так далее. То есть разными путями к нам ВИЧ-инфекция приходила.
Во-вторых, у нас была лучшая выявляемость благодаря активной позиции санитарных служб. Был руководитель санэпидстанции Николай Иванович Ячменев, который занял проактивную позицию. Он убедил всех заняться ранним выявлением вируса. Тогда приняли постановление тестировать на ВИЧ всех людей, которых задерживала милиция. И было, давайте это назовем мифом, такое постановление, что если у правонарушителя выявили ВИЧ, то давать ему срок побольше, то есть изолировать от общества. Это был первый путь. Второй был путь мирный: когда всех наркозависимых, состоящих на учете с диагнозом, приглашали пройти тест на ВИЧ. Их тоже выявляли, но к ним никаких репрессий не применяли — наоборот, хорошее отношение, постановка на учет и наблюдение. Просто наблюдение, потому что лекарств тогда не было. Был дикий страх, что мы все умрем.
В тюрьмы когда они попадали, их тоже стали отделять. Я одна из первых заехала в СИЗО и колонию как журналист «Нового наблюдателя», и они там прям обреченные были. Вот что мы сделали с «Новым наблюдателем» — считаю, что мы прям подвиг совершили, когда стали писать в газете про ВИЧ. И каждый раз свежие номера — 10 или больше штук — привозили в УФСИН, а они их везли колонию № 13, где был локальный участок.
Во-первых, менялось отношение к людям, живущим с ВИЧ (это, на минуточку, что в принципе может сделать журналистика и как повлиять на общество). У самих людей менялось отношение, появилась хоть какая-то надежда. И руководство колоний, наблюдая, что мы не создаем напряженности, а, наоборот, снижаем ее, тоже понимало, что мы делали общее дело. Потому что они сами тоже были встревожены, не знали, что с этим делать. Виктор Борисович Ряжев, который был тогда замом по воспитательной части у них, говорил: я прям вижу, как одни входят в болезнь, и у них она прогрессирует, а другие, наоборот, бодрятся, занимаются спортом, живут.
— У меня среди знакомых есть ВИЧ-положительные люди, которые уже лет 30 с этим статусом живут вполне обычной и полной жизнью.
— Тогда вирус был, как мы называем, добрый. Нам повезло, что в нашем регионе был такой штамм особенный, малоразрушительный. Многие какое-то время жили, вообще не принимая лекарства. Некоторые умерли. Но многие дожили и сейчас, принимая терапию, живут вполне нормальной жизнью, долго, счастливо заводят семьи, детей. Но сейчас вирус стал уже злой, разрушительный, иногда лекарственно устойчивый.
— Про детей ВИЧ-инфицированных родителей могу рассказать по личному опыту — в 2008−2009 годах мы вместе с форумчанами «Нового Калининграда» занималась активно помощью Дому ребенка, тогда в него перевели малышей-отказников из специализированного детского садика для детей ВИЧ-инфицированных. Выяснилось, что из всей группы малышей только одной девочке поставили положительный статус. Остальные не были носителями вируса.
— Остальные были рождены от матерей с ВИЧ, но их тоже боялись. Вопрос защиты детей от заражения решен уже довольно давно — если беременная ВИЧ-инфицированная женщина принимает специальную антиретровирусную терапию, то ребёнок её рождается здоровым. Самое опасное — это заразиться ВИЧ во время беременности. Поэтому беременных женщин и тестируют много раз. Я прям хочу всем сказать нашим читательницам: не удивляйтесь, что во время беременности вас так часто тестируют. Потому что если вдруг, не дай бог, женщина заражается во время беременности, идёт атака вируса и есть большой риск заразить ребёнка. Поэтому лучше лишний раз сдать кровь, чем ругаться на врачей. У нас заражаются сейчас от ВИЧ-инфицированных родителей очень мало детей, в основном те, кто не наблюдаются во время беременности, не принимает терапию.
А в то время заражались дети, потому что и лекарств не было, и не знал никто про терапию. Я сама знаю тех детей, которые сейчас тоже уже взрослые, живут нормальной жизнью. Вирус, повторюсь, был добрый и к этим детям тоже.
В 2005 году, когда терапия в страну пришла в большом количестве, медики активно продвигали её в местах лишения свободы, и тот же Виктор Борисович Ряжев, который к тому времени был уже начальником Управления ФСИН по Калининградской области, он про меня вспомнил, и мы прямо просвещали и персонал, и самих заключенных, мотивировали их на прием терапии. Привозили людей, которые принимают терапию и при этом хорошо себя чувствуют. Делали опять агитбригады, только в другом формате. Выезжали человек, живущий с ВИЧ, психолог Центра СПИД, врач Центра СПИД и мы. Разговаривали с людьми, давали пообщаться с человеком, живущим с ВИЧ. Не столько самим осужденным, сколько персоналу колонии было важно своими глазами убедиться: вот смотрите, живой, веселый, принимает терапию, прекрасно себя чувствует. Людям многим реально помогло.
Но параллельно в организации «ЮЛА» мы с подростками много тренингов проводила, готовили подростков распространять информацию по принципу «равный равному». То есть «ЮЛА» тогда занималась не только просвещением молодёжи, но и мотивацией людей на более ответственное поведение. Была такая идея, что мало проинформировать, важно еще уметь принимать решения по поводу своего здоровья, жизни и так далее.
Получается, что сначала мы занимались с детьми, потом познакомились с ВИЧ-СПИД и стали вместе с детьми проводить профилактику. У меня своя дочь росла, у моих друзей росли дети. И мы прям реально вкладывались в безопасность собственных детей. К чему я и призываю наших участников — что это в наших руках что-то такое придумать, чтобы и нам было интересно, и им было интересно и полезно. Дети, кстати, сказали, что если бы они не знали, что травка — это наркотик, то наверняка бы попробовали. То есть мы делали для себя и для того парня. Получается, что в итоге уцелели и мы, и наши дети, и несколько парней, наверное, тоже уцелело.
— А после того, как дети выросли?
— Когда наши собственные дети выросли, изменилась политика, перед нами встал выбор, что делать дальше. Уже «ЮЛА» была зарегистрированной организацией, первые юловцы выросли, уже специалистами стали, просто друзьями. И мы сидели и думали, что выполнили свою функцию, вырастили детей, надо ли что-то делать дальше. И вот тогда пришла команда людей, которая предложила нам поработать с наркозависимыми. Организовали проект «Разрывая молчание». Позже мы даже зарегистрировали взрослую организацию, которая сейчас называется «Становление», потому что у «ЮЛЫ» были уставные задачи, связанные с молодежью.
— Вы как эксперт скажите, действительно помогла бороться с наркоторговлей история со сносом табора в пос. Дорожный?
— Они после этого распространились по области, разъехались. То есть было одно место концентрированное, а потом... Понятно, что их найти стало сложнее. Сейчас закладчики, какие-то закрытые каналы...
Я думаю, что табор это был просто громкий такой шаг, политическая воля — показать, что правительство борется с наркоторговлей, что мы что-то можем делать.
— Сейчас кто-то занимается профилактикой ВИЧ-СПИДа и наркомании?
— Смотря какая профилактика. Дети сейчас достаточно хорошо информированы, и, кроме того, у них сейчас отсрочилось время полового дебюта. Благодаря интернету, социальным сетям, где они сублимируются, они позже начинают рисковать и предохраняются, к счастью. И наркотик тоже изменился, меньше инъекционного пути. И ВИЧ поэтому распространяется в основном среди взрослого населения. Поэтому сегодня заниматься профилактикой ВИЧ-СПИДа среди детей уже не так остро необходимо, школа справляется. Важно напоминать им об этом, да. Но они сами по себе более продвинутые, у них достаточно информации.
Второе. Наркомания. Заниматься профилактикой наркомании сейчас практически невозможно. Потому что изменился подход, сейчас нельзя озвучивать многих вещей, которые можно было раньше. А то, что можно сейчас, — это запугивание, и это, с моей точки зрения, не на всех работает. Этим сейчас занимается наркоконтроль. Наверное, хорошо занимается, потому что наркопотребителей сейчас, по сравнению с девяностыми, на улицах не видно. Но появляются молодые, выход на них практически нереальный. То есть их сообщество настолько закрыто, что найти их для профилактики практически нереально.
Хотя недавно у «Становления» был проект правовой помощи молодым наркозависимым, к нам многие приходили. Но подростки были больше закладчики, которые не являются наркопотребителями, а идут просто на легкие деньги. Это, собственно, отдельная тема — что сейчас молодым нужны быстрые легкие деньги. А профилактикой этого рискованного заработка заниматься трудно, но наверное, школы как-то занимаются, специализированные организации.
— Чем сейчас занимается «ЮЛА», кто вас поддерживает?
— У нас есть проекты, которые поддерживает Фонд президентских грантов, Фонд культурных инициатив, муниципалитет, министерство по молодежной политике. Мы работаем со студентами колледжей, привлекаем высококвалифицированных экспертов. Одна программа, в рамках которой в колледжах мы стараемся сделать какую-то интервенцию, — «Социальный театр на службе профилактики деструктивного поведения у студентов колледжей Калининградской области, проживающих в общежитиях». Раньше мы делали тренинги для ребят, живущих в общежитиях, к которым они прислушиваются. А сейчас мы делаем социальный театр, спектакли. Проект сейчас в процессе реализации. Очень интересный!
Мы в Прибалтийском судостроительном техникуме показали, а затем создали новый спектакль, в его создании участвовали двадцать пацанов! Как психолог-режиссер справилась с этой компанией — невероятно просто! Буквально на днях завершилась постановка спектакля в в «КИТиС», там со студентами работала команда из РГИСИ.
А базовый спектакль называется «Ошибка выжившего в общаге». Мы его показываем и говорим: кто хочет такой же спектакль сделать — давайте к нам. Записываются ребята в группу, и мы с этой группой создаём свой спектакль.
— Да, у нас выходила публикация про проект. Суть спектакля в том, что они рассказывают о своих настоящих проблемах?
— Ребята, создатели спектакля, вносят в спектакль реальные проблемы, то есть сценарий строится на их историях. Режиссер комбинирует их и выстраивает сценарий по мотивам жизненных историй.
— А они не боятся рассказывать про свои проблемы при всех «со сцены»?
— Мы говорим: вы рассказываете не о своих, а о проблемы своих друзей, что вы в жизни считаете важным. Поэтому становится легче рассказывать о своих проблемах как о чьих-то. Потом идет обсуждение в формате форума. И там такой трюк делается: человек может выйти на сцену и переиграть, изменить ход пьесы. И вот здесь, мне кажется, происходит огромный классный профилактический эффект, что ты можешь повлиять на ситуацию. По крайней мере, попробуешь.
Мне кажется, очень мощное такое воздействие: даже когда ситуация кажется безвыходной, ты можешь выйти и попытаться что-то сделать. И иногда получается. И ребята реально выходят и пробуют.
Это прям волшебство какое-то, когда в судостроительном техникуме они сделали спектакль про буллинг одногруппника. По сюжету герой из бедной семьи, поссорился с мамой, мама денег ему не дала, и его высаживают из маршрутки. Когда он приезжает на пары, его называют нищебродом, гнобят и так далее. Казалось бы, тупик. Но во время обсуждения из зала встает популярный парень, которого в колледже уважают, выходит и говорит: я попробую вступиться за него. Они начинают в шутку, но почти серьезно драться с обидчиком, прямо махач устраивать — пацаны, им надо помахаться. В итоге внимание от этой жертвы уже, получается, отвлечено. Сняли напряжение, поржали, поорали. Все, он показал, что можно чуть-чуть облегчить жизнь жертвы, но придется подставиться самому. При этом, зная за собой, что он уважаемый человек и может так поступить, рискнуть. Зал стал одним целым: то есть все зрители и актеры — они прямо в одном порыве пытались решить эту задачу, причем в основном пацаны, судостроители, такие брутальные парни, это было, конечно, чудесно. Для меня это прям магия. Вот такая методика «Открытая сцена» была привезена в регион питерским педагогом-психологом Михаилом Архиповым.
Второй проект — он о людях труда прошлого и настоящего.
— Вы решили заняться со студентами колледжей изучением истории?
— Да. Дело в том, что ребята начинают осознавать потребность в общении со своими дедушками и бабушками, когда те уже совсем в пожилом возрасте и уже не могут ничего рассказать. Или когда их уже нет на этом свете. У меня героический дед, он приехал в регион в 45-м, был первым гражданским специалистом. Его не застали правнуки. Они могли бы расспросить про него дедушку и бабушку, моих родителей. Но им в то время это было неинтересно, и сколько я ни мотивировала дочь и племянника расспросить дедушку, бабушку об их жизни, этого не случилось. Поумирали, первоисточников уже и нет, многое ушло с ними. И это первая причина, почему хотелось запустить такие проекты, я считаю, глубоко патриотические. Чтобы формировать у ребят потребность в изучении истории своего края, своей семьи. Причем делать это интересно, идти в какие-то нюансы, прояснять какие-то жизненные человеческие вопросы. Будить через примеры прошлого ответственность, осознанность.
Мы реализовали проект под названием «Мир после войны», где разыскивали ветеранов становления Калининградской области, первых переселенцев, расспрашивали у них эти маленькие нюансы, как они тогда жили сразу после войны. То есть человеческие жизни изучали, как им тогда жилось — про дефицит, про голод, про отношения к учёбе, друг к другу, ко всему. И дети благодаря общению с живыми людьми, для себя тоже многое понимали, создали реалити-сериал о том, как это исследование проходило.
Потом проект закончился, и эксперт проекта Александр Адерихин начал нам рассказывать про еще одну яркую страницу истории про людей, которые могут много интересного рассказать, про китобоев, Александр участвовал в создании музея «Дом китобоя», очень много про них знает. Мы взяли эту такую очень конфликтную тему, ведь экологи говорят, что китов убивать нельзя, Людям сейчас китов жалко. А китобои говорят: страну надо было кормить. И мы пытались разобраться, действительно ли страну надо было кормить, все ли было так плохо? Кто такие люди труда прошлого, кто они были, и есть ли люди труда сейчас, и кто они сейчас? Гордость за труд — это атавизм или сейчас кто-то гордится своим трудом? Есть ли сейчас трудовой коллектив или это тоже атавизм? И у нас такие творческие группы студентов, которые берут интервью вместе с нашим экспертом, снимают, реконструкции делают. Писатель об этом процессе пишет книгу. Потом вместе с режиссером Сергеем Корнющенко мы делаем фильм, медиапродукты на основе этого и пытаемся его распространить. Они есть на нашей странице «ВКонтакте», есть канал на Ютубе и на Рутубе, канал называется «На Коперника».
— Вы в 90-х общались с подростками, которым сегодня уже за 40 лет. Сейчас общаетесь с их детьми. Сильно изменились дети за эти 30 лет?
— И тогда они были очень разные, и сейчас очень разные. Но есть существенное отличие. У меня есть методика «тренинг социального действия», когда мы вдохновляем ребят самих придумать проект по изменению ситуации в своем сообществе. В те же 90-е стоило только сказать: «Сделайте, пожалуйста, сценку, покажите, какие проблемы у вас есть» — отворачиваешься, а сценка уже готова. Они искренне говорили и давали целый список проблем. Сейчас подростки смотрят и молчат. Они либо разучились видеть эти проблемы, либо говорить о них. Страна изменилась, дети изменились. И перенасыщение, информационное перенасыщение. Дети закрываются. Им не надо с внешним социумом общаться, у них есть поддерживающая среда в интернете от людей, которые, может быть, вообще в других странах живут. В этом смысле мир очень изменился, можно за себя аватара запустить и жить другую жизнь.
Даже за пять лет произошло изменение. Ведь почему я вернулась в эту работу с детьми? Я последнее время занималась уязвимыми группами, колониями, состояла в общественной наблюдательной комиссии, а потом случайно попала в колледж с микропроектом, который мы решили попробовать. Смотрю: боже, передо мной разверзлась бездна. Это же обновляемая аудитория людей — каждый год приходят ребята с низким стартовым ресурсом, из обычных семей или из необычных семей, но которые просто не могут учиться лучше или не хотят. Очень разнородная аудитория в колледжах.
Когда я пришла, там тогда еще было много ребят из числа детей-сирот. И я поняла, что, значит, нам туда дорога, как в песне поется. Мы начали заниматься этим более системно, придумывать такие проекты, которые бы с наименьшими затратами времени помогли бы достичь наибольшего эффекта. Хотя бы вовлечь как-то тех ребят, кто способен думать, ищет тех, с кем поговорить, чтобы мы могли им дать возможность проявить себя. А рискующим, которые есть и будут всегда, помочь дожить до совершеннолетия с наименьшими потерями.
— Родители их не слышат?
— На самом деле их как не слышали в 90-е, как в 2000-е не слышали, таки в 2020-е не слышат. Это время такое: когда ребенок-подросток, он уходит во взросление и затыкает уши. Он сам не слышит.
И позиция родителей не меняется, я об этом тоже могу говорить вечно. У нас был родительский клуб весь прошлый учебный год, когда мы просто пытались изменить позицию родителей, чтобы они перестал называть юношу, девушку ребёнком, а называл бы сын или дочь. Увидели бы его Человеком, у которого свой опыт, свое мнение, своя позиция, которому надо натренироваться конфликтовать, отстаивать свою позицию, бунтовать, рисковать и так далее.
— Та самая сепарация? Признаюсь, я этот термин услышала в первый раз лишь три года назад от своих студентов. До этого не знала, что сепарация от родителей, которая, по идее, должна происходить в подростковом возрасте, сейчас очень сильно отсрочилась.
— И родителю очень нравятся, что его ребенок не бунтует, что он по-прежнему ЕГО ребёнок даже в 18−20 лет. Смотришь на парня с бородой, а мама его ребёнком называет.
— Это приводит к проблемам?
— Да. Но проблема и в том, что семьи и дети разные, невозможно для профилактики подобрать универсальных средств. В какой-то семье рано дети созревают, в какой-то он до 30 ребёнок. Мы приходим в колледж, а там в одном общежитии будут и ребята из детских домов или опекаемых семей, которых жизнь сепарировала, и те, которых родители гиперопекают. Кто-то будет энергичный, который будет лезть во всё, кто-то, наоборот, апатичный, кто-то из неблагополучной семьи, но получивший энергию в детстве, и он будет везде самореализовываться. Кто-то будет вообще весь день залипать в телефоне, потому что ему все неинтересно, он чувствует угрозу, и он в интернете спасается. Есть ребята, которые уходят из школы, чтобы забыть все эти физики и химии. Они все будут разные. Поэтому программа «равный равному» там не всегда срабатывает. Если мы возьмем активную часть этой группы, подготовим и скажем им идти к пассивной группе, они друг друга не услышат. Поэтому чем хорош театр — ты показываешь разные картинки.
Сама идея «Ошибки выжившего» — услышать не выживших, кто благополучен и диктует, общую позитивную картину создает, а услышать тех, кто погибает или уже погиб. Нащупать подход, попытаться хотя бы поговорить, показать, что мы понимаем: вы все разные, и мы готовы вам помочь.
Беседовала Оксана Майтакова, фото: Юлия Власова / «Новый Калининград», из личного архива Виктории Осипенко, видео: социальные сети общественной организации «ЮЛА»
